Горячее солнышко Галина Николаевна Демыкина Главы из повести "Деревня Цапельки, дом один". Галина Николаевна Демыкина Горячее солнышко Бабушка Эта бабушка прямо молчун. Алёна раньше её не знала, хоть и жила в соседней деревне. А теперь вот приехала и удивляется. Проснётся рано — Доброе утро, бабушка! А бабушка: — Угу. Спи ещё. А сама печку топит, обед варит, песенку поёт: Ах, Шура-Шура-Шура, Разудала голова Да седая борода! И ухватом горшок как ухватит — да в печь его! Один посадит — к другому подбирается: Ах, Шура-Шура-Шура!.. Получается, будто это печной горшок зовут Шура. Алёна смотрит, смеётся тихонечко, но ей хочется чтоб бабушка с ней поговорила. — Бабушка! А ты уже корову в стадо прогнала? — А как же! И опять молчок. Насыпала крупы в фартук, раскрошила засохший хлеб — и во двор. — Цып-цып-цып! Цыплята у бабушки уже большие, длинноногие, бегут, толкаются. Ошалелые какие-то. У Алёнкиной мамы цыпляточки ещё маленькие, жёлтенькие, а куры рябенькие. — Бабушка, ты мне обещала сказку сказать. — Скажу. Вот только все дела переделаю. — Я уже два дня у тебя живу, а ты всё никак не переделаешь. — Переделаю. Взяла старые варежки, ножик, пошла за огород. Там молодую крапиву срезает. Алёна — опять за ней. — Бабушка, это для поросёночка? — Для него. — Бабушка! — Ну чего тебе? Алёна уж прямо не знает, про что ещё спросить. — Бабушк, ты в лото играть умеешь? — О господи! — Нет? А в карты? — Ты пойди с Таней соседской поиграй, — вздыхает бабушка. — Смотри, девочка какая хорошая! И за мной тогда ходить не будешь. Будто Алёна ходит. Она и не ходит совсем. Просто ей делать нечего. А на Таню Алёна уже третий день смотрит. Эта девочка Таня всё время дразнится. Алёна ей ничего не говорит, а Таня выйдет на своё крыльцо и кончик косы к верхней губе приставит. Будто у неё такие усы. И Алёну пугает. И вот, пока крапиву рвали, она, эта Таня, тоже на свой огород пришла. Ходит за плетнём, большую морковку вырвала, говорит: — Здравствуй, бабушкин хвостик! Алёна покраснела, обиделась. Глянула из-за плеча. А девочка Таня морковину над головой подняла и с ней разговаривает. Не с Алёнкой, а с ней: — Как живёшь? Ты вкусная? Тебя так съесть или в суп положить? Нарочно говорит, назло. Она побольше Алёны, эта девочка Таня, и дразнится. Но вот, видно, бабушка устала. Разогнулась, сняла с головы платок, лицо вытерла. — Ну что, пойдём в избе приберёмся? — Приберёмся! — обрадовалась Алёна. Наконец-то дело нашлось. В избе бабушка дала ей веник: — Мести-то, подметать умеешь? — А как же! И пока бабушка рубила крапиву, доставала горшок из печи, поросёнку еду готовила, Алёна — раз-раз! — всю избу чистенько вымела. Потом тряпку нашла, со стола крошки собрала в горсточку. — Ну ты и хозяйка! — удивилась бабушка. — А я думала, ты маленькая, не умеешь. — А то. Я дома и картошку почищу, и луку с грядки принесу, я, баушк, всё могу. Потому что маме некогда. А тебе, баушк, есть когда? — Дак ведь я одна. — Ты, баушк, потому и молчун? — А? — Ты, говорю, потому и молчун, что одна? — Разве я молчун? — Бабушка обняла Алёну, засмеялась. — Ну-ка, пошли кашу-то есть. Эта девочка Таня А под вечер пришла девочка Таня. Пришла и говорит: — Не скучно тебе тут? Пойдём ко мне в куклы играть. И пошли. У Тани три куклы. Одна в платьице, совсем ещё новая. Другая голыш. А третья тряпичная. Она уже перемазана вся. И нос, и щёки тоже. И платье старенькое. — Чур, мои будут две дочки, — сказала Таня. И взяла себе новую, в платьице, и тряпичную. Алёне достался голыш. — Как его зовут? — спросила Алёна. — Не знаю. Борька, наверно, — ответила Таня. — Пойдём с нашими детками гулять. Алёна сняла с головы платок, положила на него Борьку и завернула конвертиком: хочет — уголком платка прикроет ему лицо от солнца, а хочет — откроет, чтобы он вокруг поглядел. И песенку ему спела: Спи, мой Боря-мужичок, Повернися на бочок. А Таня смотрела-смотрела и говорит: — Зря я тебе Борьку дала. А потом ещё говорит: — Мою любимую дочку зовут Эльвира. А эту замарашку — Даша. — Ты её не любишь? — Нисколечко! — Ой! — удивилась Алёна. — Как же так? — Надоела она мне. Я её в лес заведу и брошу. — И бросила Дашутку в кусты, что росли возле дома. — Пусть её тут волки съедят. А Даша эта упала в траву и, наверно, заплакала. Таня и Алёна постояли у крыльца. Помолчали. — Она, может, у тебя баловница была? — спросила Алёна. — Да нет. Просто грязнуха-замараха. — Она, может, грубая? — Ничего и не грубая. — Наверно, она тебе не помогала? — Она мне обед варила, — сказала Таня. — И бельё на речке полоскала. А я её не люблю… Пошли отсюда. Она взяла Алёну за руку и повела в огород. В огороде у Тани росли красные маки. — Хочешь, доченька, цветок? — спросила Таня куклу Эльвиру. И сорвала ей большой мак. Но пока ножку ломала, весь красный бантик и осыпался. Таня бросила зелёную круглую головку, которая осталась на месте цветка, и сказала: — Эта Эльвира — всё только «дай» да «дай». А Дашутка меня прямо так любила, всегда перед бабушкой заступалась. — У тебя бабушка сердитая? — спросила Алёна. — Нет. Ей, бывало, что Даша скажет, то она и делает… Пойдём огурцы польём, мне бабушка велела. Гляди, солнце садится. В огороде стояла кадушка с чёрной водой. Алёна заглянула туда и увидела стриженую беленькую девочку с куклёнком-голышом. А рядом — ещё девочку, побольше, с тёмными косами. Красивую. Таня дала Алёне черпачок, а себе взяла лейку. — Набирай воды. Алёна зачерпнула. Девочки в бочке замутились, распались, только белые пятнышки от платьев на воде. — Ты очень-то не гляди, там водяной живёт, — сказала Таня. — Так и затянет в бочку. Алёна ничего не сказала и поскорее пошла с водой вдоль грядок лука и моркови следом за Таней. Одна луночка от моркови была свежая, утренняя. Это здесь Таня с морковиной разговаривала. «Не буду я с ней дружить, — подумала Алёна. — Нет, не буду». Земля на грядках была рыхлая и сухая. Листья вяло опустились, но плети были тугие, цепкие, и на них сидели крепенькие, пупырчатые огурчики. Девочки аккуратно лили под листья воду, чтоб не сбить огурцы. Алёна увидала, как Таня нагнулась, сорвала огурец и спрятала в карман платья. — А тебе не дам, — сказала она кукле Эльвире. — Дашутка одна там, в лесу, а ты за мою юбку держишься! Алёна носила, носила воду, черпала её и старалась не смотреть в чёрную кадку. А потом босым ногам стало холодно и плечам тоже. И солнышко ушло за болота, за лес. — Мне домой пора, — сказала Алёна. — Завтра приходи, — позвала Таня. — Да ты беги через огороды, здесь калиточка есть. И Алёна пошла. Она тихо поднялась по ступеням в избу, села с бабушкой ужинать. А потом вдруг вспомнила: «Дашутка-то как?» — и прямо холодно ей стало. Выбежала на улицу. — Ты куда? — крикнула вслед бабушка. — Я сейчас! Подошла к Таниному дому, а уже темно и кусты тёмные. Вдруг что-то там, в кустах, задвигалось, забелело… А потом ступеньки Таниного крылечка скрипнули, будто по ним поднимался кто-то. Подобралась Алёна к кустам, потянулась за куклой… а её и нет. Нет и нет. Только в Таниной избе дверь хлопнула. «Ну и хорошо, — подумала Алёна. — Может, я с этой девочкой Таней ещё буду дружить. Там посмотрим». Женя Соломатин Алёна проснулась утром, а под окном Женя Соломатин. Стоит, босой ногой землю ковыряет. Алёна обрадовалась: — Женя! Ты откуда взялся? — Из Марьина… Этот Женя Соломатин очень медленно говорит, прямо не дождёшься. Он дома, в Марьине, по соседству с Алёной живёт. И они играют вместе. — Ты теперь тоже здесь, в Цапельках, будешь жить? — Нет, мы на покос… Полянки выкашивать… — Кто это «мы»? — Ну… мы… мужики… — «Мужики»! — передразнила Алёна. — Ты-то что, косил? — А то… — И получилось? Женя ничего не ответил, опять землю ногой немножко раскопал. Женя Соломатин врать никогда не будет. Раз говорит — косил, значит, так и есть. Только вот не получалось. Женя в этом году в школу идёт. Он большой. Он много чего знает. А говорит медленно. — Жень, заходи в избу-то, бабушка нас кашей накормит. Ты меня как нашёл? — Спросил… Бабушка Женю прогонять не стала, посадила за стол: — Давай, жених, ешь за двоих! — Бабушка! — удивилась Алёна. — Ты откуда знаешь, что Женьку моим женихом дразнят? — Так ведь вот догадалась. Женя поел, обтёр ладошкой рот и собрался уходить. — Ты чего ж так сразу? — заволновалась Алёна. — Мы бы в мячик поиграли. — Пора, — ответил Женя. — Я ведь при лошади. Обед на покос повезу. Обидно Алёне: ишь деловой какой! А бабушка и говорит: — Мы завтра сено сушить на этот покос пойдём. — А я, баушк? Возьми меня! — закричала Алёна. — Не проспишь, так и возьму. — А ты разбуди. Я мигом встану! Горячее солнышко Утром бабушка подняла Алёну рано: — Вставай потихоньку. Сбираться будем. Ай отдумала? — Что ты, баушк! Алёна умылась в сенях у рукомойника, белые волосы частым гребнем пригладила. — На́ вот платочек. Наденешь потом, — сказала бабушка. — И платье с длинными рукавами бери, руки-то не обгорели бы. — Зачем, баушк, я ведь и так всё по солнышку бегаю. — Слушай меня, уж я знаю. Поели они, попили молока — и в путь. Бабушка кошёлку с собой взяла — яиц положила, картошки, огурчиков. И вот уж шагают по лесной дорожке. Вскоре свернули в сторону и по мокрым болотным кочкам еле видной тропинкой выбрались к тому месту, где стояли шалаши косарей. Возле шалаша уже собрались женщины. Грабли, привезённые на телеге, лежали тут же. Кто-то заметил Алёну с бабушкой: — Ну вот, помощь пришла, теперь и начинать можно! Алёна оглянулась: Женьки нигде не было. Может, уехали косари? Потом, когда немного стихли женщины, услышала неподалёку: Вж-их! Вж-их!.. Это косили-выкашивали соседнюю лесную поляну. — Не разучились ещё! — похвалила бабушка. — А то всё машины да машины, мужикам и силу приложить негде. — Машины — оно хорошо, — подхватили другие, — да на наших полянах им не развернуться. — Ничего, пускай мужики кости разомнут. — Верно! Алёна боялась — не достанется грабель, разберут женщины. Они, как бы между делом, осматривают их, меняют, всё ищут получше. Но и Алёне остались одни. Ручка у них сухая, тёплая — на солнце нагрелась — и гладенькая, многими руками отглажена. Лёгкие грабельки, ничего. Выбрала Алёна рядок — раз граблями! Повезла к себе чуть повядшую, ещё зелёную, тяжёлую траву. А трава сбирается вокруг грабель, вон уж сколько! — Ты с мамкой-то сено сушить не ходила? — спросила бабушка. — Нет! — Ну, гляди тогда. Бабушка прихватила грабельными зубьями охапочку сена, приподняла и растрясла. — Видишь как? Понемножечку, чтобы солнышко каждую травинку достало… Подняла и Алёна грабли. А они тяжёлые стали от травы. Тряхнула ими — грабли пустые, а трава опять вся в кучке. Не высохнет так. — Ну, давай вместе, — сказала бабушка. — Положи свои грабли, берись за мои. Вместе хорошо пошло! — Уж ты и молодец! — похвалила бабушка. — А что, баушк, я смышлёная! Верно? — Ну иди теперь своим рядком. Алёнка пошла. И тоже всё получилось. Где поднять не может, так раскидает, чтоб трава сохла. Стала она бабушку догонять. А потом и перегнала. Дошла до конца поляны, а там уж женщины собрались. — Вот и полянку пораскидали, — говорят, — на другую теперь можно. — И Алёну хвалят: — Ладная ты у нас помощница. Не устала? Дальше-то с нами пойдёшь? Алёна рада. — А как же. Пойду! — и за ними следом. Потом оглянулась, а бабушка не управилась. Приустала, видно. Лицо рукавом вытирает. Стыдно Алёне. И как это убежать хотела? На похвалу польстилась?! — Мы с бабушкой вас догоним, — сказала Алёна женщинам. И пошла по бабушкиному ряду ей навстречу. Так они до обеда сено трясли. А солнышко горячее. Алёне жарко в платке да в платье с рукавами. А лицу, хоть ничего и нет на нём, ещё жарче. И грабли потяжелей стали, и спину заломило. Но вот по лесу задребезжало, застучало. — Обедать!.. — закричал кто-то. Другие, может, не знают — кто это закричал, только Алёна сразу распознала: Женин голос. Он обед привёз. На телеге, значит, ехал, один правил лошадью. Все сразу пошли к той поляне, где шалаши. А там на телеге бидон стоит. И Женька гордый такой. Всё возле лошади ходит, гладит, хлеб ей даёт. К Алёне не подошёл. И она не подошла. Села с. бабушкой в тени, за шалашом. Потом легла в траву, глаза прикрыла, а чуть-чуть все же глядит. Там небо почти белое — раскалилось. Травинки у горячих щёк тоже в небо подымаются. Птица пролетела высоко… Но как-то незаметно крутанулось колесо, небо внизу оказалось, в нём птица плывёт, а рядом песочек — разбегись да прыгай, как в речку! Разбежалась Алёна, вот сейчас забултыхается, нырнёт в прохладу. А Женя Соломатин (и откуда взялся?) говорит: «Нельзя здесь купаться… Здесь омуты…» И отпрянула Алёна. И проснулась. Уж не так ей жарко — отлежалась в тени. Рядом бабушка. Тоже, видно, заснула. А на земле стоит пшённая каша в мисочке. Пожалели женщины будить их, поесть оставили, а сами дальше пошли. Села Алена. Распрямила спину — ничего! Прислушалась. Тихо как! Только и слышно: пчела пролетит — жужжанёт, птица одна другой с ветки что-то крикнет. В деревне сроду такой тишины нет. А запах — травяной дух! Не сено ещё и уж не трава. Мёдом не мёдом, земляникой не земляникой пахнет. Алёна вспомнила, как Женя Соломатин ходил возле телеги, гладил лошадь, давал ей хлеба. И обрадовалась чему-то. Сама не знает чему, а только обрадовалась.